Мэдлен Л`Англ - Камилла
Дверь маминой комнаты открылась и закрылась, рядом со мной появилась Картер в своем сером, как униформа, платье.
– Ваша мама спрашивает, кто звонил, мисс Камилла.
– Луиза, – быстренько соврала я и без сил опустилась на стул.
Раз мама хочет знать, кто звонил, значит, она, во всяком случае, жива. Картер повернулась и скрылась из виду, дверь маминой комнаты открылась и закрылась, а я сидела на стуле в холле до тех пор, пока дверь снова не растворилась и оттуда не вышли Картер и доктор Уоллес. Картер подала ему пальто и протянула шляпу.
Доктор сказал:
– Доброй ночи. Картер. Мисс Камилла откроет мне дверь.
Картер отправилась на кухню, и я знала, что она станет под дверью и будет подслушивать.
– Надень-ка пальто и шапку, Камилла, – сказал доктор. – Мы выйдем с тобой и выпьем по чашечке кофе. А потом мама просила, чтобы ты к ней зашла.
Я надела пальто, но пальцы мои вдруг точно одеревенели и я никак не могла продеть пуговицы в петли. Доктор Уоллес застегнул на мне пальто и нахлобучил мне на голову берет.
– Ну вот, – сказал он. – Может, я его надел на тебя не по-модному, но ты выглядишь симпатично. Мне нравится твой красный берет. Он очень идет к твоему синему пальто. – И он улыбнулся мне такой мягкой, доброй улыбкой…
Я знаю, что ему было меня жалко. А мне хотелось избежать жалости. Я почувствовала, как это ужасно, когда к тебе испытывают жалость.
Первые несколько минут доктор Уоллес смотрел в свою чашку с кофе и ничего не говорил. Мы знаем его много лет. Я помню, что раньше он был поджарый и на голове у него росла густая шевелюра. А сейчас у него был довольно круглый животик и волос на голове осталось не так уж много.
– Камилла, – произнес он наконец. – Когда-нибудь ты станешь очень красивой женщиной.
Я совсем не этого от него ждала, так что от его слов я даже вздрогнула, а он при этом засмеялся.
– Красота – это большая ответственность, – продолжал он. – Красивый человек должен быть еще и сильным. Но очень многие оправдывают красотой свою слабость. Я знаю тебя с раннего детства, Камилла, и я надеюсь, что ты сможешь быть сильной, если захочешь. А я надеюсь, что захочешь.
– Я хотела бы быть сильной, – проговорила я, не догадываясь, к чему он клонит.
Может, он и сам хорошенько не знал, потому что сказал вдруг:
– Некоторые люди, когда им жизнь начинает казаться совсем уж невыносимой, решают разом покончить со всеми проблемами и рассчитаться с жизнью. Это плохой выход, и, к счастью, это им не всегда удается. Я надеюсь, Камилла, что ты достаточно сильная и достаточно взрослая, чтобы посмотреть в лицо произошедшему. Сегодня вечером твоя мать пыталась покончить с собой.
Сидя там в аптеке над чашкой кофе в застегнутом пальто, я вдруг начала дрожать, как в ознобе. Я сцепила руки на коленях, пытаясь унять дрожь. Но меня трясло всю, и дрожь в коленях я тоже никак не могла остановить.
– Давай немного пройдемся, – предложил доктор Уоллес.
Он положил деньги на прилавок, и мы, выйдя из аптеки, пошли вдоль Мэдисон-авеню.
– Твоя мать, – говорил доктор Уоллес, вышагивая по тротуару, – она совсем как ребенок. Она всегда обожала тебя, но ты была для нее как прекрасная кукла, а не как ее дитя. Вот эта самая кукла, которую ты подарила подруге, она хотела бы ее иметь.
– Откуда вы знаете про куклу? – спросила я.
– Странные вещи иногда говорит человек, когда он в истерике. Твоя мама упоминала сегодня куклу. Камилла, я бы хотел ради тебя сделать вид, что ничего особенного не случилось, но не могу. Ты должна благодарить Бога за то, что твой отец пришел домой вовремя, да и я уже находился на пути к вам. Сейчас ты пойди домой, будь с ней очень ласкова. И будь сильной. Сила, как и страх, бывает заразительна.
Мы повернули обратно. Доктор Уоллес поднялся со мной к нам на этаж. «Лифтовый мальчик» одарил меня улыбкой, и я подумала, знает ли он, что произошло. Доктор Уоллес попрощался со мной перед нашей дверью, и я вошла в квартиру одна. Я направилась прямо в мамину комнату. Прикроватная лампочка была зажжена, но мама спала. Папа сидел на низенькой табуреточке возле кровати, и голова его, темная, как чернильное пятно, лежала на мамином одеяле. Он тоже уснул. Мама была бледная, оба ее запястья были аккуратно забинтованы белыми бинтами. Я минуточку постояла, посмотрела на них и на цыпочках направилась к двери, но в этот момент мама открыла глаза. Она протянула ко мне руки, я кинулась к ней, и она крепко меня обняла.
– О, Камилла, Камилла, дорогая, прости меня, – сказала она.
Папа тоже проснулся, и мы обнялись все втроем. Любовь переполняла наши сердца. Мы были такими близкими, такими близкими, что, мне подумалось, ничто никогда не сможет нас разлучить.
Я поцеловала их, пошла к себе и сразу же погрузилась в глубокий сон.
Когда я наутро вошла в класс, Луиза была уже там.
– Та-ак, – сказала она ледяным голосом.
– Что «та-ак»? – спросила я, и от ее неожиданной злости у меня испортилось настроение.
– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, – сказала Луиза и сжала губы в узенькую полосочку.
– Не имею ни малейшего представления, – отрезала я, села за свою парту, откинула крышку и стала наводить порядок. Я аккуратно сложила карандаши и ручки в пенал, разложила учебники ровными стопками. Луиза стояла у меня над душой и ждала, что я попрошу прощения или спрошу ее, что не так. Но я хранила молчание.
Наконец она сказала:
– Ты вчера ходила гулять с Фрэнком.
– Да, – отозвалась я. – Ну и что?
– Но ты потом не зашла ко мне.
– Было уже поздно, мне надо было домой.
– Но ведь ты дружишь со мной! – выкрикнула Луиза.
Я захлопнула крышку парты:
– Это не значит, что я не могу дружить еще и с Фрэнком.
Луиза скорчила злую гримасу:
– Фрэнк тебе не подходит.
– Заткнись, – отрезала я.
И тут, прямо в классе, на виду у всех Луиза разразилась слезами. Первый раз в жизни я видела, как Луиза плачет. Я много раз видела ее на грани слез, но она всегда умела взять себя в руки. А тут она стояла рядом со мной и бормотала:
– О, черт, все увидят…
– Прекрати, – сказала я. – Сейчас же перестань реветь!
Луиза подошла к своей парте, подняла крышку и опустила ее себе на пальцы. Ей стало больно, но плакать она перестала. Потом она спросила:
– Камилла, что случилось? Я никогда не видела тебя такой.
– Я все такая же, как всегда, – ответила я, сама не понимая, вру я или говорю правду.
– Прости меня, если я сказала не так насчет Фрэнка, – проговорила она, зажав пальцы правой руки в левой и подув на них.
Первый раз в жизни Луиза хоть о чем-то просила у меня прощения.
– Но он и правда тебе не подходит, – продолжила она. – Во-первых, он старше, ему уже семнадцать. Он никому не подходит. То, что происходит между Моной и Биллом, сделало его настоящим неврастеником. Порой мне кажется, что мальчишки переживают сильнее, чем девочки. И у него бывают невероятные перепады настроений. Он временами впадает в такой беспросветный мрак! Как грозовая туча. Но если ты хочешь продолжать с ним встречаться, то тебе самой решать.
– Да, мне самой, – подтвердила я. – Но это не отразится на наших с тобой отношениях.
– Надеюсь, что нет, – сказала Луиза.
– А как Мона и Билл? – спросила я.
– О, опять жутко вежливые друг с другом. Ей-богу, Камилла, Билл такой дурной. Мне кажется, я его за это и люблю. Но чего я никак не могу понять, почему они, такие разные, поженились. Он как следует и не знает Мону. Мона – интеллектуалка. А он – всего лишь атлет с накаченными мышцами. Бицепсы, мускулы – и ничего больше.
Она достала учебник английского и вынула заложенную между страничек записку.
– Это от Фрэнка, – произнесла она с явной неохотой.
В записке говорилось: «Сегодня пятница, значит, тебе не надо готовить уроки на завтра. Давай продолжим наши вчерашние разговоры. У нас уроки кончаются позже, чем в вашей школе. Приходи к нам домой с Луизой. Я тебя там подхвачу».
И внезапно, пока читала записку, я вспомнила мой телефонный разговор с Жаком. Я не могла встретиться с Фрэнком, мне надо было идти к Жаку. Мне хотелось увидеться с Фрэнком. Мне совсем не хотелось отправляться к Жаку, но я понимала, что должна. От этой мысли у меня остановилось сердце, а потом запрыгало, как блин на сковородке. Я должна повидаться с ним ради мамы, мне надо ему сказать, чтобы он больше никогда к нам не являлся, я собиралась ему сообщить, что у мамы с папой все в порядке и что мама больше его не любит.
Я не сумела удержаться (я так привыкла всем на свете делиться с Луизой) и выпалила:
– Я не могу встретиться с Фрэнком, я должна пойти к Жаку.
И тут же пожалела, что не смогла вовремя прикусить язык. Я понимала: сколько бы вопросов мне ни задала Луиза, я не смогу на них ответить. Хотя я уверена, если бы Мона вздумала резать себе вены, Луиза мне от этом сказала бы.
Глаза у Луизы потемнели, как всегда они у нее темнеют в минуты волнения.
